Нет, не отпустило.
Горбач/Крыса, PG, сраный и безуспешно шифрующийся романс, 580 слов, и давайте я на всякий случай скажу, что это OOC, потому что так, как должно быть в идеале, я всё равно не напишу
Here is a story
'bout a boy and a girl
She woke up one morning
And felt alone in this world
Despite the love for her
He couldn't keep her from leaving again
She had to do it
© Ewert and The Two Dragons – Good man down
'bout a boy and a girl
She woke up one morning
And felt alone in this world
Despite the love for her
He couldn't keep her from leaving again
She had to do it
© Ewert and The Two Dragons – Good man down
Мотоцикл был зверем. Это чувствовалось, даже когда он стоял неподвижно. Будь он зверем и взаправду, а не только в глубине своей механической души, он прочно стоял бы на четырёх крепких, готовых к бегу лапах, был бы космат и клыкаст. И умудрён опытом – ибо был не самым новым и не самым чистым.
- Откуда? – спросил Крысолов. Фея дёрнула острым плечом:
- Там, где я его взяла, он был больше не нужен.
«Могла и украсть», подумал Крысолов. Фея, в конце концов, не была ни доброй, ни злой.
Вчера вечером они вручили последнего ребёнка из их, как говаривала она, выводка новым родителям, заночевали на берегу местной мелкой речушки. Утром Крысолов проснулся и обнаружил, что его спутница (подельница?) куда-то подевалась. Он не встревожился и не удивился. Стирал одежду в речушке и ждал. А потом фея вернулась – уже верхом на звере.
Вернулась, чтобы уехать.
- Тебе нужен дом. Где-нибудь, где тихо, зелено и много всяких несчастных зверушек, о которых надо заботиться, - щурясь на солнце, объявила она. – Будешь играть им на флейте и мастерить игрушки окрестной мелюзге, - её голос был снисходительным, может, даже с крохотной едкой капелькой презрения. Вероятно, ей и хотелось, чтобы он звучал именно так.
- А ты?
Крысолов потерял счёт дням – месяцам? – что они провели в дороге. За это время он успел привыкнуть к тому, что Крысиная фея постоянно рядом. Ведёт грузовик, курит, прикрикивает на детей сердито, едва ли не матом, а через несколько минут уже утихомиривает их очередной песней – тягучей, прозрачной, ночной и лунной. Теперь, очевидно, пришла пора привыкать к чему-то иному. В том, что фея, в отличие от него, перестроится без проблем, он почти не сомневался. Она сама перестраивала свою жизнь, не ожидая, пока время сделает это за неё.
- Хочу... провести разведку, если хочешь. Повидать мир.
- Только этот или ещё какой-нибудь? – если бы их разговор слушал кто-то помимо нахохлившейся вороны, сидевшей на распахнутой двери грузовика, то коллекцию ярлыков, которыми случайные встречные обвешивали Крысолова – цыган, бездомный, похититель детей, колдун, а вот крысоловом, что характерно, не называли ни разу – пополнил бы ещё один. Сумасшедший. Крысиная фея усмехнулась:
- Посмотрим.
Все её личные вещи уместились в один рюкзак. Фея взъерошила непокорные тёмные волосы Крысолова. Ничего большего и не ожидалось, никаких объятий или, чего доброго, поцелуев, или какой-нибудь там прощальной страстной ночи, после которой его горбатая спина была бы в глубоких царапинах от её безо всяких бритв острых ногтей. Не потому, что она была его сестрой – это как раз-таки не было правдой. Просто такой поворот событий был бы, на самом деле, совершенно неуместным и почти полностью беспочвенным.
Ворона оживилась и вообще казалась довольной. Видимо, всё это время она действительно ревновала.
- Не пропадай тут.
- Не упади с этого чудовища.
Она засмеялась, оседлала чудовище и укатила со скоростью, наглядно демонстрирующей, что некоторые феи думают о дурацких предостережениях и технике безопасности. Крысолов задумчиво покосился на грузовик. Фея успела худо-бедно научить его водить машину, но мысль о неблизком пути душу всё равно не грела.
Впрочем, буквально в двух шагах, на опушке леса, находился брошенный дом. В очень даже хорошем для брошенного дома состоянии. Крысолов точно знал это, потому что его ворона недавно летала туда и всё разузнала. Следовало заселиться туда, найти работу в близлежащем посёлке, привести дом в порядок и наладить быт.
Существовал ли когда-либо на Изнанке город Гамельн, Крысолов не знал. Но он был Гамельнским Крысоловом. Подобрать на флейте именно ту мелодию, которую услышит одна конкретная Крыса, ему не составит труда.
А когда она придёт – разумеется, если сама того захочет – она должна увидеть, что он выполнил её наказ и отнюдь не пропал.
И ещё.
PG, ещё одна сказка Другой Стороны (ещё более другой, наверное), несостоявшийся гет (и, возможно, намёк на слэш, кто как сам для себя решит). dark!Кошатница и кое-кто ещё - надеюсь, понятно, кто Неба почти не видно за кружевом сплетённых ветвей. Ткёт его кто-то, очевидно, ненавидящий солнечный свет, главным образом далеко вверху – большинство деревьев в этом лесу так старо, что даже странно, что за свою долгую жизнь не дотянулось до самых облаков. Внизу, во мхе, соре и сухих ветвях снуют муравьи – деловитый, неутомимый лесной живой бисер. Иной раз кажется, что в лесу только им известно, что такое движение.
У каждой муравьиной семьи есть своя мать. У кошек в этих краях, как рассказывают люди – тоже.
Одни говорят, Кошачья Матерь живёт в шалаше из веток, расположенном в кроне самого древнего в лесу дерева. Другие возражают: в заколдованной землянке, которая каждый день перемещается – сегодня она тут, завтра она там. Но все сходятся в одном: есть кошки, рождённые кошками, а есть те, что вышли из чрева Кошачьей Матери. Они выносливее, плодовитее и красивее прочих, но зато приносят хозяевам дурные сны; среди предков каждой кошки, впрочем, есть хотя бы одно дитя Матери. На каждое летнее солнцестояние она в облике кошки сходится с заранее избранным из числа окрестных котов женихом. Вынашивает и рожает потомство она тоже как кошка, но не домашняя, а большая, размерами превосходящая рысь. Ещё она способна принимать обличье человека – тут сельчане уж совсем расходятся в показаниях. Одни описывают Кошачью Матерь как седую сгорбленную старуху, другие – как красивую женщину средних лет, третьи – и вовсе как ребёнка.
Естественно, все эти байки – та ещё чушь. Какой шалаш? Какая землянка?
У неё обычная изба в чаще, тёплая и построенная на совесть.
Кошачья Матерь сидит на кровати, распустив длинные волосы цвета дубовой коры. Волосы укрывают её шатром, длиннее – только у русалок. Ими они завлекают наивных заплутавших путников, напевая песни, обвязывают своими роскошными и прочными как канаты волосами их щиколотки и утягивают несчастных жертв на дно... На одеяле подле неё – кошки, и на полу – кошки, и на коленях её обязательно сидит по две-три кошки. Они стекаются к ней со всей округи – передают новости, шепчут открывшиеся им секреты, намурлыкивают новые песни. Кошачья Матерь, страшная и великая, в своём человечьем облике не способна ходить. Только кошкой может она на мягких лапах бродить по свету, заглядывая в окна, украдкой входя в двери – но домашней кошкой она оборачиваться может лишь на солнцестояние, а в образе огромного дикого зверя по деревням не походишь. Поэтому кошки – её глаза и уши, добровольные шпионы и слуги. Не бывает такого, чтобы что-то ускользнуло от них – их десятки, сотни их, и каждая внимательна за семерых.
Кошачья Матерь гладит старого серого кота, устроившегося у неё на коленях. Чешет его за ухом, и перед её глазами пробегают картины, им увиденные. Кот явился в её дом, как только рассвело; явился, чтобы поведать, что видел в её лесу чужака.
Чужак молод, почти ещё котёнок. Худой, тонконогий, чёрный с белой грудкой. Серый кот видел, как странный юнец блуждает среди деревьев, оглядывается по сторонам настороженно и с пытливым интересом. Лапой бьёт блестящих крупных жуков, обнюхивает бледные грибы. Серый сообщает, что впервые заприметил этого пришлого два дня назад, а прошлой ночью, увидев снова, решил его выследить, но так и не смог понять, откуда чёрный кот явился и куда под утро делся. Следы были утеряны, запахи стёрлись; казалось чужак растворился в свежем воздухе, пахнущем землёй после дождя.
Кошачья Матерь кивает сама себе, не переставая ласкать старого доносчика. Это он. Ей всегда достаточно одного взгляда на кота, чтобы понять – вот он, её очередной наречённый. Одно время ей было интересно, какова природа этого чувства, но додуматься она так и не сумела. Просто в нужный момент что-то щёлкало в голове, поворачивался ключ в невидимом замочке: он. Судя по тому, как хороши были все её дети, предчувствие её пока ни разу не подводило.
Кошачья Матерь решает, что этой ночью стоит прогуляться.
Чужак прячется за корягой. Сверкают любопытные глаза. Что видят они? Прекрасную длинноволосую девушку в домотканном платье, сидящую на полусгнившем пне, по обе стороны которого тянутся ввысь молодые деревца. Человека – и в то же время кого-то даже более близкого, чем сородичи. Все её дети любят её. Все дети её детей любят её. В каждой кошке в этих землях течёт её кровь.
Правда, чёрный кот, вероятно, пришёл издалека.
И всё-таки он смелеет. Вылезает из-за коряги и начинает осторожно приближаться. Он действительно худой, но куда крепче на вид, чем показалось старому коту. Шерсть блестит, блестят и огромные глаза, которыми он зачарованно пялится на ту, с кем ему предстоит сойтись, чтобы его племя пополнилось свежей кровью – теми, что точь-в-точь так же умны и опасны, как первые кошки, которых увидел мир. После того, как они совокупятся, она, конечно, убьёт его и съест его сердце – другого выхода у неё, если она хочет заполучить очередную жизнь (когда-то их было только девять, как и у всех), нет. Ничего не поделаешь.
Суженый-ряженый...
Он уже совсем близко, когда Кошачья Матерь ощущает что-то вроде сильного порыва ветра. Молодой кот застывает, прислушиваясь-принюхиваясь; на миг кажется, будто его тело начинает таять в воздухе, но это, безусловно, только кажется. Ещё один шаг – ещё один удар незримой и явно враждебной ей, Матери, силы. Кот замирает; она протягивает к нему руку, но он в ответ шипит, выгибая спину.
Что-то идёт не так. Настолько не так, что Кошачья Матерь почти не удивляется, когда со следующим порывом ветра невесть откуда появляется здоровенный черный пёс и, рыча, кидается на неё. В одно мгновение Матерь перекидывается в огромную дикую кошку. Челюсти пса смыкаются на её передней левой лапе, но когтями правой она впивается в бок врагу и, оставив глубокие кровоточащие царапины, силится дотянуться до его горла.
Пёс без боя сдаваться явно не собирается, и злости в нём столько, что хватило бы на целую стаю. Они валятся на землю, сцепляются в одно пытающееся самого себя убить существо. В какой-то момент Кошачья Матерь чувствует, что ей прокусывают ухо мелкие острые зубки – это присоединяется к веселью её несостоявшийся супруг, но, яростно мотнув головой, она легко отбрасывает его в сторону.
Удивительно, но пёс начинает идти на попятную. Отпустив её, он бросается к коту, который слабо шевелится на земле среди корней, и молниеносно, но в то же время ловко и аккуратно поднимает его за загривок, точно самка – детёныша. В следующую секунду они исчезают. Испаряются, будто их и не было.
Кошачья Матерь задирает выпачканную кровью пса морду и кричит дико, громко и визгливо.
В деревне около леса люди вздрагивают во сне.